Забрел сейчас ко мне в кабинет следователь прокуратуры, уже своим явлением в здание УВД в воскресенье удивил невероятно, я даже позволила себе предположить, что он дежурит и в кои веки раз прокуратура сразу увидела свою подследственность и решила подключится с самого начала. Все оказалось, конечно, более прозаично, у него из машины украли кошелек с деньгами. (Ну, конечно, следователи прокуратуры же считают, что они- особая каста, можно и машины не запирать, если домой на 5 минут зашел, и кошельки в машине бросать.) Но суть не в этом. Зашел он научить меня работать. Еще в октябре прошлого года передала я ему уголовное дело в отношении Оськина по факту грабежа с насилием. Вообще, там еще и покушение на изнасилование было, но прокуратура, как всегда, предпочла этого не заметить, и привлекала я Оськина лишь за грабеж. Но уж больно Оськин был похож по приметам с совершившим нераскрытые грабежи с изнасилованиями и НДСХ, и решили опера показать Оськина по местному телевидению. После этого 6 потерпевших явились в УВД с однозначной уверенностью, что в отношении них преступление совершил именно Оськин. Мало того, по лицу они его опознали, так все, как одна, описывали его голос как очень вкрадчивый, тихий, с медленным произношением, а по телевизору показывали Оськина молчащим. Сомнений ни у меня, ни у оперативников не оставалось, прокуратура же долго мучилась, как бы им получить уже дела с закрепленными доказательствами. Мучились долго, но придумать, как же поручить мне расследовать 131 и 132-ю статьи не смогли, поскольку ну никак УПК это не дозволяет. Поэтому приняли соломоново решение, что я по своему грабежу все отработаю, обвинение предъявлю, арестую, а потом они посмотрят, можно ли доказать ему их эпизоды. Они бы еще, наверное, долго мучились, если бы Оськин не взялся строчить явки по тем эпизодам и каяться со страшной силой. Поэтому после того, как по моему делу было все сделано, они милостливо его взяли для соединения с другими делами. Я-то по наивности полагала, что Оськина осудили давно, это уж с октября сколько прошло, да плюс до этого дела были приостановлены, ну не понять мне, что там можно 9 месяцев расследовать. Ан нет, следак вот только сейчас надумал начать писать обвинительное заключение (ахал, правда, очень долго, ведь 13 эпизодов расписывать!), но порешил, что если сейчас начнет, то к концу июня дело направит. Я даже не нашлась, что сказать на это, на мой взгляд, два дня на такое обвинительное- это уже роскошь, учитывая, что у него вообще одно дело в производстве. Так зашел он «заодно» попросить у меня все допросы по моему эпизоду на флэшечку , так как очень лень ему их перепечатывать. Ну, мне не сложно, скинула, и тут он взялся объяснять мне мои ошибки. Оказывается, очень мало у меня в допросах прямой речи, нужно же писать дословно, как обвиняемый и потерпевшие говорят. Я ему говорю: «Жень, ты сам-то сейчас понимаешь, что говоришь? Вы же не усмотрели по моему эпизоду покушение на изнасилование, конечно, я сглаживала все в допросах. Иначе, как бы я могла вменять только грабеж, когда потерпевшая говорила бы: Он повалил меня на землю, задрал юбку и сказал: щас я тебя выебу, моя хорошая.???? Да и вообще, как-то стараемся мы описывать то же самое, но цензурными словами. Да и вы, говорю, тоже не дословно пишете, иначе все допросы из мата состоять будут.» Тут он меня просто в шок поверг, говорит: «У нас обвиняемые в нашем присутствии не матерятся.» Ага, конечно, а то я не знаю, и никогда в ИВС не слышала, как они не только им показания нецензурно дают, но и их посылают куда подальше. И никуда не денешься от этого. Вобщем, послушала, покивала, и радостно вздохнула, когда за ним опер пришел, чтобы объяснение взять о хищении у него кошелька. А мне вспомнилась одна замечательная история. Было это в 2003 году, когда я проработала всего год, пришла к нам молоденькая следачка, только-только после милицейского ВУЗа. Давно заметила, что в плане подготовки по крайней мере следователей, гражданские ВУЗы гораздо лучше, поскольку в милицейских больше строевой, нарядов и прочих казарменных прелестей, а УК и УПК как-то не особо изучаются. Но начальном этапе работы, где бы ты не учился, разница небольшая, поскольку теория и практика- вещи совершенно разные. Ну вот Ксюха поначалу бегала ко всем, спрашивала, как каждую бумажку писать, но месяца через два уже наблатыкалась слегка. И вот дали ей новый материал, по ст. 135, статью эту никто не любит, поскольку чаще всего потерпевшие- маленькие детки, и трудно им рассказывать, как, например, дядя посторонний им член демонстрировал, или сам их трогал, ну вобщем описывать совершенные развратные действия. Дела такие у нас обычно женщинам дают, потому как детям почему-то легче с ними на такие темы общаться. Ну вот и Оксанке такое досталось. Хорошо запомнила эту историю, поскольку мне нужно было тоже какой-то материал возбудить, и пошли мы к прокурору вместе, я с каким-то материалом, а Оксанка- со своей 135-й. Приходим к прокурору, Ксюха подает ему материал с постановлением о возбуждении, а у прокурора нашего была привычка сначала материал читать, а только потом постановление о возбуждении. Читает он объяснение четырехлетней девочки про то, как ей дядя «писю показывал», и рассуждает, что 135-я налицо. Собирается уже подписать постановление о возбуждении, пробегает его глазами на предмет орфографических ошибок и запятых (прям пунктик у него был, хотя сам грамотностью не отличался и очень любил лишние запятые рисовать) и вдруг начинает хохотать прям до слез. Мы стоим, не понимаем, в чем дело, вроде ситуация к веселью не располагает. Он просмеялся и спрашивает: «Оксаночка, миленькая, что же ты написала в постановлении-то? Ну ладно, объяснение девочки, я понимаю, что она такими словами говорит. Но постановление-то ты выносишь!» А Оксанка скромненькая такая, краснела всегда, для нее прочитать этот материал уже, наверное, было страшной мукой, не представляю ее на такие темы говорящей, кстати, года не проработала, ушла, на этой работе только циники задерживаются. Ну и вот она вспыхнула вся и говорит: «Ну а что же там не так-то?» Начинает прокурор зачитывать вслух, и тут я понимаю, что как мне не жалко Оксанку, которая краснеет и бледнеет, но я тоже смех сдержать не смогу. В постановлении было написано следующее: « 3 мая 2003 года гражданин М., находясь у дома 3 по ул. Ленина г. М., совершил развратные действия в отношении малолетней З., 1999 года рождения, демонстрируя ей СВОЮ ВОЗБУЖДЕННУЮ ПИСЮ». Это был просто шедевр. Мы с прокурором не могли успокоиться, ржали в голос, в кабинет стали заглядывать следователи и дознаватели, которые ждали своей очереди, прокурорские работники, хохот стоял на всю прокуратуру. Успокоившись, прокурор стал ей объяснять, что она- процессуальное лицо, а постановление о возбуждении уголовного дела- один из главных процессуальных документов. Казалось, больше смеяться уже невозможно, но Оксанка нас добила. Она выслушала, и практически со слезами обиды прошептала: «Я долго думала, как написать, но по-другому я знаю только матом. Согласитесь, написать, что он демонстрировал х… еще хуже». Тогда прокурор (тот еще развратник) спросил: «Оксаночка, а как ты у мужа этот орган называешь, х…. или пися?» Оксанка покраснела еще больше и сказала: «Я его называю «мальчик». После этого прокурор просто отдал ей материал обратно, сказал, переделать и придти потом. Когда мы уже выходили из кабинета, он прокричал зычно, практически на все здание: «Оксана, это- ПОЛОВОЙ ЧЛЕН, понимаешь, это ЧЛЕН!!!» Весь обратный путь до УВД Оксанка не переставала повторять: «Ну надо же, ну вот никогда бы не подумала. Я всегда считала «пися»- она и есть «пися», и ведь и девочка эта также говорит!». Дело это у Оксанки тогда все же забрали, потому как представили, как она будет с подозреваемым общаться, тот был очень своеобразный, он и на допросе все норовил показать свою «писю». Запомнила этот случай, так как нечасто такое происходит, да и дело в итоге досталось мне, с обычной мотивацией начальства «Ты уже в курсе материала, и вникать не надо, да и «писю» не будешь писать в дело и не в дело.» С тех пор, кстати, прокурор потребовал, чтобы наш начальник СУ или его замы писали на постановлении о возбуждении «Согласованно», чтобы с такими ляпами больше никто не приходил. А дела по 135-й с Оксанкиной легкой руки стали у нас называть «писюковыми делами».